"Каждый охотник желает знать, где сидит фазан", – почему мы воспринимаем радугу именно так, семью полосами спектра, а не иначе? Откуда вообще берётся это буйство красок, и все ли воспринимают палитру цветов одинаково? На эти простые, в общем-то, вопросы не так просто найти понятные ответы. Похоже, природа одарила нас сложным и очень гибким визуальным аппаратом, позволяя одним видеть так, а другим – иначе.

Однако у восприятия цветности есть и другая сторона – физиологически-психологическая. Индивидуальное восприятие цвета определяется не только его спектральным составом, но и особенностями устройства человеческого глаза и психики. Здесь будет уместно вспомнить дальтонизм – один из видов цветовой слепоты.

Для ответа на этот вопрос проще всего провести небольшую редукцию колористики и попытаться понять, как это работает на примере отдельных цветов.

В некоторых языках многие известные нам цвета просто не имеют названия. В русском, например, есть два разных слова "голубой" и "синий", в то время как в английском для обозначения и синего и голубого (в нашем понимании) используется лишь одно слово – blue. Соседи англичан, валлийцы, пошли ещё дальше: у них словом glas обозначаются одновременно и синий и зелёный.

Такие кросскультурные языковые тонкости заинтересовали учёных ещё в 1950-х. В частности, именно тогда Бенджамин Уорф предложил свою идею релятивистской лингвистики, основанную в том числе на результатах экспериментов с добровольцами, которые легче различали цвета, обозначенные отдельным понятием (чем те, для которых своего "имени" в их языке не было).

Кстати, Оруэлл использовал в своём романе "1984" именно идеи Уорфа: смысл новояза заключался в том, что если какое-то историческое событие или даже просто природное явление нигде и никак не упоминается, то оно и не существует.

Но уже в конце 1960-х антрополог Брент Берлин и лингвист Пол Кей предложили свою теорию, которую можно условно сформулировать как генетический детерминизм (или универсализм).

Учёные пришли к выводу, что в лексиконе практически у всех народов изначально есть как минимум две категории цвета – как у первобытных народов (по-видимому, они как-то связаны ещё с древнейшими дуалистическими представлениями).

Впоследствии словарный запас растёт по мере необходимости. Те же Дани были способны различать цвета, когда их обучали соответствующим терминам.

Как это обычно бывает, в реальности получилось нечто среднее: и та и другая стороны не были удовлетворены полученными результатами.

В итоге сложились два полюса зрений, и окончательно прояснить этот вопрос за все прошедшие годы никак не удавалось.

Но недавно появилась надежда: во-первых, на помощь пришла магнитно-резонансная томография, а во-вторых… дети.

С помощью fMRI, в частности, удалось локализовать отделы мозга, связанные с восприятием цвета. Замеры показали, что, да, существует связь между лингвистическим аппаратом и визуальным.

В дальнейшем было также установлено, что взрослые добровольцы легче определяют цвета, которые являются "базовыми". С более сложными цветами, не известными данной культуре, возникали проблемы.

Например, специфически корейский "жёлто-зелёный" цвет, для которого там есть определённое название, почти никак не воспринимался европейцами. К этой же серии исследований относились и упомянутые нами сравнения англоязычных и русскоязычных по "голубому признаку".

Ещё одним результатом томографических испытаний явилось подтверждение связи "языковой" зоны мозга с речью: праворукие взрослые более успешно распознают цвет, когда цвета представлены в поле зрения справа.

Учёные решили (и теперь это общепринятая точка зрения), что такой эффект возникает вследствие того, что информация из углового пространства справа быстрее (с более высоким приоритетом) получает доступ к левому полушарию, ответственному за обработку речи.

Резюмируя, нейродиагностика в какой-то мере подтвердила обе ключевые гипотезы полувековой давности (лингвистическую и биологическую), но главного вопроса не решила.

Хорошо, обработка цветовой категории "начинается" в правом полушарии (туда, если упрощённо, поступают сигналы с палочек и колбочек), а потом каким-то образом происходит маршрутизация и процесс берётся под контроль левым полушарием, ответственным за сознательную интерпретацию цветов.

Но существует ли целостная система восприятия цвета? А если она состоит из частей, то какая из них главнее и как они взаимодействуют? В конце концов, может быть, нам всё это кажется. Может, кто и в инфракрасном спектре видит, как Хищник…

Учёные решили понять, как определение цвета работает изначально – ведь дальнейшие наслоения могут исказить картину, а первоначальный опыт, он незамутнённый (фото с сайта sciam.com).

Полученные результаты совпали с ожиданиями: четырёхмесячные добровольцы не проявляли никаких признаков цветовой селективности, когда мишени помещались в угловом пространстве справа – у них не включалась "лингвистическая" зона восприятия цвета. Они воспринимали цвет, но противоположным образом – правым полушарием, а не левым.

Такой поворот событий дал практическое подтверждение существования врождённой границы раздела между цветами – как минимум между синим и зелёным.

Анализируя данные эксперимента, многие исследователи пришли к выводу, что общего для всех механизма восприятия цвета всё-таки нет. Как и во многих других физиологических и нервных функциях, единого критерия "фундаментальности" не существует: разнообразие – залог успешного развития любого вида.

С другой стороны, логично предположить, что "правые", неязыковые способности эволюционно более древние. На основании этого допущения даже предложена гипотеза эволюционной траектории восприятия цветов, когда вначале мы научились распознавать наиболее важные для нас цвета, а потом, по мере необходимости, "возникли" все остальные.

Всё-таки получается, что мы думаем о "цвете" не столько потому, что наши палочки и колбочки могут улавливать определённой длины волны, а потому, что нас приучают думать об этом, причём именно определённым образом.

Так что, смотря на радугу, помните: для некоторых фазан может сидеть и не "где", а охотник об этом и "знать" вовсе не желает.